«НИ СЛЁЗ, НИ МОЛИТВ, НИ ИМЁН»: воспоминания о КЕМПЕРПУНКТЕ

Кемский переправочный пункт, расположенный в Карелии, был одним из ключевых транзитных узлов системы ГУЛАГа, через который этапировали заключенных в лагеря Колымы, Воркуты и Норильска. Собранные из архивов и личных воспоминаний свидетельства рисуют картину места, где человеческое достоинство стиралось в пыль, а жизнь превращалась в борьбу за выживание.

Кемский пункт принимал этапы со всей страны. Заключенных везли в вагонах для скота, где «царила антисанитария, спали на соломе, а туалетом служило ведро за дощатой перегородкой». По воспоминаниям Э.Х. Шекк, депортированной в 1941 году, «покойников выбрасывали из вагона прямо на ходу» — тела оставались вдоль железной дороги как немые метки маршрута.

Особую роль пункт играл в 1937–1938 гг., в период Большого террора. Согласно документам Сахаровского центра, через Кемь прошли десятки тысяч «врагов народа», включая священников, крестьян-«кулаков» и представителей интеллигенции. Например, поэт Николай Заболоцкий, арестованный в 1938 году, упоминал в письмах «адскую пересылку в Карелии», где этапы месяцами ждали отправки на Соловки.

Локальная специфика Кемского пункта заключалась в его двойной функции: пересылки и временного содержания. Заключенные жили в бараках с трехъярусными нарами, где «на 10 квадратных метрах теснились 20 человек». Местные жители, по свидетельствам депортированных немцев, встречали этапы с ненавистью: «Деревенские мальчишки кричали „фашисты, выходите!“ и кидались камнями».

Особенно страдали семьи «изменников Родины». Э. Г. Гентер, депортированная в 11 лет, вспоминала: «Мы со страху тряслись. Один раз мама поймала мальчишку и побила его — больше не лезли». Дети заключенных, такие как М. С. Гартунг, позже писали: «Когда подросла, уже считалась русской" — ассимиляция была единственным способом выжить

Кемский пункт не только сортировал этапы, но и эксплуатировал труд заключенных. Мужчины валили лес, женщины разгружали баржи с углем. По воспоминаниям узника Озерлага В.А. Сорокина, «нормы были завышены втрое: за день требовалось распилить 5 кубометров сосны». Тех, кто не справлялся, переводили на «штрафной паек» — 300 г хлеба и баланда из гнилой капусты.

К 1940-м годам Кемь стал полигоном для экспериментов НКВД. В докладе коменданта Надараи (1943 г.) упоминается «опыт использования заключенных на строительстве узкоколейки»: из 1200 рабочих за зиму погибли 287 человек от истощения и обморожений. Выжившие, как писал зэк Юлик Дунский, «собирали на помойках очистки и варили траву в консервных банках»

Даже в аду находилось место творчеству. Заключенные тайком сочиняли стихи, переписывали книги и устраивали «лагерные университеты». Поэт Анатолий Жигулин, этапированный через несколько пересыльных пунктов в 1949 году, вспоминал: «В бараке №7 читали лекции по истории — профессор Нейман из Москвы рассказывал о Петре I».

Особую роль играла музыка. Как отмечает исследователь Инна Клаузе, в пересылках возникали хоры: «Пели украинские песни, романсы и даже запрещенного "Интернационал"». Ольга Адамова-Слиозберг, прошедшая Кемь в 1938 году, писала: «Тишина была уставной нормой, но ночью мы шепотом делились стихами Ахматовой».

После закрытия Кемского пункта в 1956 году его архивы были уничтожены, но сохранились личные дневники. В 2003–2017 гг. студенты Енисейского педагогического колледжа записали 40 интервью с выжившими, вошедшие в книгу «Енисейские немцы. Семейные истории».

Одна из героинь, Ф.Д. Арндт, резюмировала: «Мы были дети и просто ехали за родителями… Значит, так нужно было в то время». Эти слова — горький итог системы, где даже память стала формой сопротивления. Как писала Вера Голубева, узница Озерлага: «Многие сходили с ума, но те, кто выжил, несли правду как факел»