КРОВАВЫЙ РАССВЕТ:

|

Северная Двина несет свои воды мимо песчаных отмелей и бескрайних лесов под Архангельском. Идиллический пейзаж обманчив. Здесь, в холмогорской земле, до сих пор выворачиваются наружу страшные находки — человеческие черепа и кости, всплывающие при посадке картофеля или во время весенних паводков. Это немые свидетели одного из самых мрачных эпизодов Гражданской войны на Русском Севере — систематического уничтожения людей в рамках политики, получившей название Красного террора.

Предпосылки трагедии закладывались в 1918 году, когда Архангельск стал ареной ожесточенного противоборства. После антибольшевистского переворота в ночь с 1 на 2 августа 1918 года при поддержке сил Антанты (Великобритании, США, Франции) была провозглашена автономная Северная область. Это политическое образование, возглавляемое народным социалистом Николаем Чайковским, контролировало часть Архангельской, Вологодской и Олонецкой губерний. Союзники видели в Северной области преемницу России, продолжающей борьбу против Германии в Первой мировой войне, а также силу, способную защитить военные склады в портах Мурманска и Архангельска от возможного захвата немцами . Однако независимость от Москвы оказалась недолгой. Падение Северной области в феврале 1920 года после ухода интервентов в сентябре 1919 года стало спусковым крючком для масштабных репрессий. Большевики восприняли факт существования "белого" правительства и сотрудничества населения с интервентами как акт коллективного предательства, требующий беспощадного возмездия .

Красный террор не был стихийной жестокостью. Его идеологическая база и правовые основы формировались централизованно. После покушения на В.И. Ленина 30 августа 1918 года Совнарком РСФСР 5 сентября 1918 года принял Постановление "О красном терроре". Этот документ, подписанный наркомом юстиции Д. Курским и наркомом внутренних дел Г. Петровским, прямо предписывал: "обеспечить Советскую республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях", а также расстреливать "всех лиц, прикосновенных к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам". Директива получила мощное подкрепление в виде телеграмм Ленина, требовавшего от местных властей "поощрять энергию и массовидность террора" . Позднее, 20 июня 1919 года, Декрет ВЦИК "Об изъятиях из общей подсудности в местностях, объявленных на военном положении" предоставил губернским ЧК право внесудебной расправы, включая расстрел, за широкий спектр "преступлений" — от принадлежности к контрреволюционной организации до "бандитизма", трактуемого крайне расширительно. Эти документы создали юридическую (вернее, внеюридическую) рамку для тотального насилия.

Эпицентром террора в Архангельской губернии стал Холмогорский лагерь принудительных работ, развернутый в 1920-1921 годах на территории упраздненного Успенского женского монастыря. Несмотря на формальное название, свидетельства, собранные местными жителями и историками, рисуют картину целенаправленного истребления. "Лагерь принудительных работ, но работы тут не было, разве что лес рубить, но столько срубленного леса не требовалось. Убивали тут массово", — констатирует современный исследователь, опираясь на рассказы старожилов и работу с архивами . Начальником лагеря был назначен чекист Иосиф Бачулис, чье имя стало символом жестокости. По свидетельству Елены Леонидовны Павловой, хранительницы памяти о тех событиях, Бачулис практиковал чудовищный метод коллективной ответственности: "Он делил заключенных на десятки. Если один провинился, могли всех десять расстрелять" . Жертвами становились офицеры армии Северной области, моряки-кронштадтцы, казаки, священники и крестьяне, обвиненные в распространении "ложных слухов". Расстрелы проводились в ельниках, людей топили на баржах в Северной Двине. По самым скромным подсчетам, в Холмогорах погибло более восьми тысяч человек. Точные цифры неизвестны — списки заключенных не составлялись, тела закапывали где придется, часто в общих ямах на территории монастыря или в окрестных лесах . Цинизм системы достиг апогея, когда в 1930-е годы для нужд вновь открытого Архангельского мединститута с территории бывшего лагеря выкапывались человеческие останки для изготовления учебных скелетов.

Хотя Архангельск был далек от столиц, методы террора здесь копировали общероссийскую практику, разработанную ВЧК. Председатель ВУЧК (Всеукраинской ЧК) Мартын Лацис, чья деятельность на Украине в 1919 году вызывала ужас даже у некоторых соратников, открыто декларировал принцип "классовой внезаконности": "Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материала и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, — какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого" . Этот подход применялся и на Севере. Аресты в Архангельске после его падения проводились не только по реальным подозрениям в сотрудничестве с белыми или интервентами, но и по социальному признаку: офицеры, чиновники старого режима, священники, зажиточные крестьяне, представители интеллигенции. Волны арестов, ночные обыски, расстрелы без суда — все это создавало атмосферу перманентного страха, описанную в дневниках современников. Киевская студентка в 1919 году фиксировала: "Каждую ночь оставляю окно открытым для того, чтобы слышать, не подходят ли к дому... Жизнь все ужаснее. Уже почти месяц я сплю полуодетая... каждую ночь арестуют кого-нибудь из знакомых" .

Попытки осмыслить трагедию начались лишь десятилетия спустя. В Холмогорах местные жители, годами находившие при обработке огородов и уборке территории бывшего монастыря человеческие останки, собрали средства и установили в 2000-х годах мраморный крест с надписью: "В память жертв лагеря принудительных работ, действовавшего в г. Холмогоры в 1920-21 гг., чьи останки собраны в этом месте…" . Это скорбное место контрастирует с заброшенностью другого мемориального объекта — лагеря на острове Мудьюг. Созданный изначально интервентами как пересыльный пункт, он позднее использовался уже советской властью. Советская пропаганда десятилетиями эксплуатировала тему "ужасов Мудьюга" для обличения интервенции, замалчивая или преуменьшая масштабы репрессий, развернутых *после* ухода иностранных войск . Сегодня экспозиция на острове, где сохранился один лиственничный барак (построенный, по уточнению историка Игоря Гостева, еще до революции для железнодорожников), почти забыта и лишена финансирования . Историческая память о Красном терроре на Севере фрагментарна и болезненна. Обсуждение причин и масштабов насилия наталкивается как на попытки релятивизации ("это был ответ на белый террор и интервенцию"), так и на прямое неприятие темы. Историк Людмила Новикова, изучавшая историю контрреволюции на Севере, столкнулась с резкой критикой местных коллег за попытку показать сложную картину отношений местного населения с интервентами и белыми властями, включая первоначальные надежды на улучшение жизни . Споры вокруг интервенции часто заслоняют главное: судьбу тысяч людей, ставших жертвами государственной машины террора, запущенной декретами из Москвы и реализованной на местах с брутальной эффективностью местными ЧК и такими фигурами, как Иосиф Бачулис. Кровь, пролитая на берегах Северной Двины, остается неизгладимым пятном в истории края и суровым напоминанием о цене революционных потрясений.